- Добрый вечер, господа.
Я улыбаюсь им спокойно, вежливо, без заискивания. Взгляд как всегда почти безразличен – но так надо, так умею только я. Походка расслаблена, светлые волосы, подобные солнечным лучам, аккуратно зачесаны назад. Костюм сидит, как всегда, превосходно.
Ну надо же, а мне это всё успело поднадоесть.
Но только надо чтобы взгляд серо-зелёных глаз почти всегда был устремлён куда-то вдаль, надо, чтобы весь вид выглядел трагично и отчаянно, надо небрежно пить вино, не проливая ни одну красную капельку, надо вежливо пожимать мужские руки и нежно целовать женские.
Нужно быть тем, кем они хотят меня видеть. А это значит, что надо опять притворяться. Но я привык. Мне это не в новинку.
Я улыбаюсь.
У миссис Норрис, этой старой клячи, сегодня новое украшение. А это значит, что мне нужно притворно восхититься, поздравить и пообещать подарить ей что-нибудь ещё более изысканное. Она тогда радостно всплеснёт своими худыми руками и прижмёт меня к себе, осыпая поцелуями. Я, как вежливый мальчик-которого-все-любят, должен слащаво улыбаться и осыпать её комплиментами.
На миссис Далии сегодня новое платье. Интересно, это от очередного нового мужа? Только вот немногие на этом балу знают, что она шлюха. Или знают, но притворно вежливы и с причмокиванием (только не хватает розовых сердечек в глазах, ей богу) целуют своих женушек. А те, конечно, с ангельскими личиками лгут им в ответ, а потом скрываются за той дверью и целуются уже с другими.
У мистера Паркинсона новые часы. Он часто смотрит на них, делая вид, что интересуется временем. На самом деле он делает это каждую минуту, просто хвастаясь хорошей маркой. Золотые часы на цепочке. Знает ли он, что эти часы ему подарила жена, от которой сбежал любовник? Это был её подарок ему. Я даже знаю, кто это был.
У мадам Лии потекла тушь, а эта старая дура всё говорит о том, что счастлива. И пьёт, пьет, забывая обо всём, утопая в вине, переставая узнавать своих. Я наливаю ей ещё, а она вдруг заявляет, что я похож на ангела.
Жалко ли мне их? Жалко, наверное. Эти люди настолько привыкли ко лжи, что перестали различать реальность и сон. Я задумываюсь о своём существовании. А стоит ли?
Ко мне подходит какая-то дамочка. Я безразлично смотрю на неё, но тут же, спохватившись, вежливо улыбаюсь и с интересом и восхищением смотрю на нее. Да. Проявлять восхищение, даже если тебя тошнит от её духов, от всего ее вида – это то, что я могу с великолепнейшим искусством. Так надо.
- Как Ваша мать поживает, мистер…?
Я говорю первое пришедшее на ум имя. На самом деле я уже давно не помню, как меня зовут. Это вызывает чувство, сродни ностальгии.
- Спасибо, превосходно,- улыбка, и, казалось бы, ни капли фальши. Но ложь становится убедительной лишь тогда, когда сам начинаешь в неё верить.- Вы сегодня потрясающе выглядите, мадам.
- Ох, спасибо, дорогой,- она заливисто смеётся, а я гадаю, будет ли она так же радостно смеяться, когда я покажу её мужу фотографии с любовником.- А ты сегодня необычайно хорош. Впрочем, как всегда. И этот костюм отлично на тебе сидит. Признайся, это тебе тётушка Далия подарила?
Она подмигивает. Такое ощущение, что она думает, что таким образом добьётся от меня признания. На мгновение я забываю, как должен среагировать. Ах, да.
- Н-нет, что Вы, мадам…
- Да ладно, признайся, ты её новый фаворит? Ох, заполучила же эта старая ведьма такого красавчика! Послушай,- она приближается вплотную, и я чувствую, что меня сейчас стошнит.- У меня дома всегда конфеты с ликёром, дорогое вино и много украшений. Ты же всё это любишь, так? По четвергам моего мужа не бывает дома и…
Мои щёки должны вспыхнуть. Я должен вздрогнуть и опустить голову. Это просто выполнимая схема.
На самом деле меня уже давно тошнит от этих конфет с ликёром, потому что все угощают меня ими, а я должен их есть, потому что я – слащавый-красавчик-фаворит. Фаворит каждой. Только сохраним это в секрете, хорошо?..
Вино потеряло для меня свой смысл – оно меня не пьянит, совершенно. Да и я почти не пью. Так, чисто для этикета, для поддержания образа.
Украшения, деньги, подарки мне уже попросту надоели. Зато все ведутся на них. Окажись я без денег – кто бы обратил на меня внимание?
- Мадам, но я…
- Всё в порядке,- она хватает меня за руку, и я отмечаю, что лак на её ногтях уже потрескался, а перстень с изумрудом сияет уже не так, как раньше.
М-да, за такой много не дадут. Я мягко вырываю руку.
- Простите, но я должен уходить,- улыбка.
- Но…- дама грустит, я не должен этого допускать, я придвигаюсь чуточку ближе и подмигиваю ей.
- Не грустите. Уверен, у Вас ещё всё впереди. Да и у меня есть один знакомый, который признался мне, что влюблен в Вас. Он Вам понравится куда больше, чем я.
Уходить. Я мечтаю сорваться на бег, меня давит кашель и подступившая тошнота, перед глазами всё плывёт из-за смешанных запахов, лиц, шума, стонов, алкоголя. Но мне нельзя бежать. Я должен быть тем, кем они меня желают видеть – а он никогда не бежит, он всегда спокоен.
Я удаляюсь – неторопливо и спокойно, успевая всем улыбнуться, всем подмигнуть. Я знаю, как улыбнуться , чтоб заставить их сердца биться учащенно. Я знаю, как подправить галстук, чтобы у кого-то завистливо томно задержался на мне взгляд.
Я знаю, что это всё бал, где главный – Я.
Я выхожу, покидаю этот лицемерно-суетливый мир.
На улице – дождь, но он не смывает ни ощущения, ни запах, ни чувства. Мне по-прежнему также одиноко, грустно и скучно.
На мгновение, я оборачиваюсь.
Что-то лопается за спиной, трескается пополам, осыпается со знакомым звуком. Зеркало трескается и брызжет осколками.
Это всё – мои отражения. Но мы сохраним это в секрете, хорошо?..

Знаете, у цветов такой прекрасный аромат. Знаете, осенние листья пахнут корицей и дождём. Знаете, когда устаёшь и пьёшь чашку горячего кофе, напиток от этого кажется ещё вкуснее.
По правде говоря – я слеп.
Мои глаза не видят с самого детства, и я не знаю, что такое люди. Я не знаю, какого цвета снег и я не знаю, как выглядят цветы.
Говорят, моя мать, узнав о моей слепоте, отдала меня на воспитание другим людям. Уж почему – я не знаю. Я был нежеланным ребёнком? У неё не было возможности содержать меня? Не знаю. Я не видел её лица.
И совершенно забыл её запах.
Если вспоминать время, когда я был совсем ещё ребёнком, я тогда пугался темноты. Это сейчас я привык, а тогда мне было страшно. Но я всё слышал и представлял себе образы.
Честно говоря, я не представляю, как выглядят люди. Говорят, они красивые. Я представляю иные картины.
Знаете, даже ангелов представить мне легче.
Я видел.
Во снах.
Хотя, я, наверное, всё время сплю.
И что самое обидное, что я всё ещё слышу. Слышу, как ко мне подбегают дети (шажки у них более лёгкие и быстрые, невесомые и… чистые?), слышу, как их матери уводят их, шепча им, чтобы они больше не приближались ко мне.
Наверное, я уродлив. Наверное, люди просто боятся тех, кто лишен того, что есть у них. Наверное, такой человек попросту никому не нужен.
И если к темноте я привык, то и к одиночеству тоже… По крайней мере я так думал.
Я мало с кем общался – вернее, наоборот, мало кто общался со мной. Мне хотелось увидеть их лицо. Узнать, какая эмоция на их лице, когда они разговаривают со мной. Чувствуют ли они отвращение, понимание? Может, им смертельно скучно со мной? Может, они увлечены разговором?
Позже я стал жить в полуразрушенной церкви – это единственное место, где меня приняли, возможно, потому, что там уже почти никого не было. Первосвященник рассказывал мне, какое это прекрасное место. Я смиренно улыбался и кивал. Да, я вижу. Я почти вижу, как красиво переливается витраж, как цветные лучи играют друг с другом, пропущенные через цветную призму. Я слышу, как ангелы поют песни и как кто-то Великий и Святой возвышается над ними. Священник посоветовал мне молиться Ему. Тогда, говорил он, тогда, возможно, я смогу видеть.
И я молился. Если по началу свято веря, почти судорожно, то сейчас это вошло в привычку.
Но привычка не притупила чувств.
Знаете, мне иногда кажется, что я вижу. И вы все – живые, красивые, светлые, улыбаетесь мне своей прекрасной улыбкой.
Дети, изредка забегавшие в церковь, часто шутили надо мной. Раскрашивали моё лицо, думая, что я сплю. Потом они убегали, а я лежал и отрешенно улыбался. Иногда они приносили мне конфет, чай и книги. Знаете, там была одна миленькая маленькая девочка, всё никак не могу вспомнить, как её зовут. У неё был высокий, весёлый голосок и она читала мне книжки. Помню, как они все садились вокруг меня – кто на колени, кто взбирался и вовсе на плечи, а кто клал свою маленькую головку ко мне на плечо. И хоть мне было тогда всего 19 лет, я чувствовал себя стариком.
Я думал, что старики должны себя так чувствовать. Ощущать бескрайнее, беззаботное счастье.